Вчера был первый день из числа оставшихся на твою долю, а ты опять его упустил.

Патрик Муррей

Если вы уже достигли определенного возраста, который галантно называют «средним», то не могли хоть раз не задуматься, что останется после вас в случае преждевременной кончины. Я не говорю сейчас о вещах монументальных, таких как пылящиеся в библиотеках диссертации, дети или невыплаченные кредиты. Я говорю о ситуации, нередкой в мелодрамах, когда родственникам выносят небольшую пожеванную коробку и говорят с фальшивой скорбью: «Это его личные вещи.»

Вот представьте, ваш дом ограбили, в спешке повывернув содержимое ящиков и комодов на паркет, а вас самого пришили… ну ладно, предположим, отвезли в лес и привязали к дереву ждать выкупа. Полиция тем временем опечатывает ваш дом, а один полицейский, старательный новичок, замешкался в дверях и бросает последний взгляд из-за клейкой ленты в поисках случайной улики.

И что же он видит? Бесформенную кучу на полу, которая состоит из вещей, среди которых вы проводите основную часть жизни, подчинив оставшуюся часть процессу накопления этой самой кучи. А также повышению рыночной стоимости ее отдельных ингридиентов.

Ради этой цели вы каждое утро поднимаетесь с постели и, ежась от омерзения, бредете под дождем к электричке. С тоской ждете конца рабочего дня. Рабочей недели. Года. Трудоспособного возраста. Ради нее вы учились долго-долго, кто десять лет, а кто и пятнадцать, ерзали за партами в колючих колготках, притарачивали «шпоры» к полам пиджака, пили бормотуху по общагам. И просыпались, просыпались и брели в школу, институт, кафедру под морозными утренними звездами.

Смотрите, вот рассыпаны смешные маленькие вещицы, которые вы и ваши друзья привозили из разных стран, «на память». Всякая дребедень вроде ракушек, малахитовых яиц, статуэток. Выбросить – жаль, откуда взялись – уж не вспомнить. Эти «прохожие» попутчики не держат памяти о людях и местах. Они имеют какой-то смысл только на курортных развалах, в компании себе подобных. И теряют его сразу же после покупки.

Особняком будет лежать семейство электроники: лаптоп, ipod, мобильный телефон — если, конечно, их не унесут грабители, ведь, между нами, ничего более ценного для чужих людей в вашей куче нет. Именно они, пожалуй, способны рассказать о вкусах и привычках хозяина больше, чем самые близкие родственники. Но, запертые на секретные коды, скорее всего, унесут эту информацию в братскую ширпотребовскую могилу. Кроме той, что выудят из нее бездушные профессионалы. Так что – увы! — если вы предусмотрительно не оставите потомкам списка форумов и паролей, не оценить им ваш тонкий юмор и изящество слога.

Какой ужас! Как подумаешь, сколько невостребованных объяснений в любви, просьб о прощении, гениальных стихов, криков о помощи, стреноженных разнообразными кодами и паролями, бьется во всемирной сети!

То ли дело – книги. В моей куче будет много книг на тарабарском – с точки зрения британского полицейского – языке, и он, скорее всего, ощутит легкую неприязнь ко мне заочно. Как к инородному существу, создающему проблемы. Я их волоку чемоданами из России. Туда – подарки, оттуда – книги. Токарева, Акунин, Пелевин, Улицкая. Современные любимые авторы – как друзья. Ты растешь, меняешься и видишь, как меняются они. Каждая новая книга – разговор о важном, актуальном, обмен опытом. Сверка ощущений. Они могут быть не всем по душе. Про некоторых говорят – «исписались». Но не бросать же друзей на пол-пути. Чай, не чужие.

Классика из родительской библиотеки – книжки, нет, фолианты, знакомые до последнего пятнышка. Родные, так что порой хочется прижаться к ним щекой, подышать запахом детства, даже лизнуть. Но не решаешься, потому что они еще и строгие, как учительница литературы. С ними в ванную- туалет не попрешься, с ними надо чинно сидеть в саду под цветущей вишней.

А есть еще несколько книжек, захватанных-зачитанных, с волнистыми (от чтения в ванной) и порванными в конце по диагонали (привет от дачного толчка) листами. Это – даже не друзья, а близкие родственники. Поэтому с ними и не церемонишься.

Еще в каждой куче много разных тряпочек. У одних – подороже, у других – подешевле. Хотя далеко не каждый «кучеоценщик» или «коробкоприниматель» в состоянии определить разницу. Оценить вкус владельца. Даже, может, с благодарностью надеть и носить дальше. За исключением уж совсем замечательных вещиц, чужая одежда вызывает легкое отвращение. Может, потому, что она как раз отлично хранит в своих складках память, или, как сейчас модно говорить, ауру владельца. Не оттого ли нам зачастую по сердцу как раз старье, от которого новобранец-полицейский, наверняка, сморщит свой нос?

Да чего там, порой кажется, что частично наша биография одеждой-то и создана! Знаком вам феномен, когда висит какая-нибудь рубаха лет сто пятьдесят в шкафу, ты уж и забыл про нее. А в одно утро стоишь в трусах около гардероба, потягиваешься-поеживаешься и – бах! — рука сама тянется и вытаскивает эту самую рубаху из вороха прочих. И с этого самого момента в голове оформляется какая-то неясная полумысль, полувоспоминание. А чуть позже ты непременно встретишь какого-нибудь старого знакомого, и вздохнешь с облегчением – вот оно!- в то время как тот/та скажет: «Смотри-ка! А ты совсем не меняешься! И рубаха на тебе та же..»

Альбомы с фотографиями. Каждый свежий снимок, особенно любительский, врасплох — как удар в челюсть. Ужас. Я же совсем не такая! А лет через пять посмотришь – а ничего я была, хорошенькая. Но и в прошлом, и в настоящем на фотографии кто-то немножко чужой, не совсем я. Вне контекста с душой оболочка теряет индивидуальность. Чего ж удивляться, когда дети тычут пальцем в фотографию твоей первой большой любви, индийского актера Амитабха Баччана Рекка и интересуются: «А ты здесь крашеная уже?»

Итак, что ценного будет в той куче (или коробке), полученной от нас кем-то в наследство? Наши дневники с размышлениями, афоризмами, зарисовками? Но дети не станут разбирать наши каракули, они и русские книги- то читают с боем. То, что с каждым прожитым здесь годом становится лично нам ближе и дороже, ускользает от них все дальше. А уж на внуков-то можно и вовсе не рассчитывать…

В старых фильмах герои сидят под семейными портретами, перелистывают пожелтевшие альбомы, и слезы тихой радости струятся по их щекам. Отчего образ скачущего на коне папеньки наезжает на вальсирующую фигуру матушки. На героине – матушкино платье, на стене висит папенькина шпажонка. Каждая вещь переживала несколько поколений, обрастала легендами.

В моей семье долгие годы по выходным лепили огромное количество пельменей, и среди них непременно один – «бабушкин обманный», с солью и перцем. А образ геройского деда, падшего на войне, затмевал лики и Ульянова- Ленина, и страшного Бармалея. Есть анекдот: «выйти замуж за немца — отомстить за дедушку». Шутки в сторону, это был «фриц проклятый с деревянной ногой», которым мы пугали друг друга, лежа в детских кроватках. В коммунистическую же партию верили безоговорочно, тут бабушка шуток не допускала.

Жизнь состояла из догм и предметов простых и понятных. Передающихся по нисходящей. Любая вещь из бабушкиного сундука была знакома с младенчества и горячо желанна. К каждому отрезу стояла длинная очередь наследников. Столовые сервиз и серебро были распределены еще при жизни, без обид. Бабушка заранее подписала все книжки. Она как будто заранее приручала свои вещи к новым хозяевам.

А вот как распорядиться мечтами, сомнениями, опытом? Наши старики скармливали их нам в виде сказок на ночь. Как передать рецепты от глупых и неизбежных ошибок? Ток-шоу поставили нынче это дело на поток. А где хранить любовь, чтобы она нашла своих адресатов, а не ссохлась между страницами полицейских протоколов или историй болезней? Да и надо ли? Не лучше ли тратить все это добро щедро и безоглядно, проживая каждый день как последний? Ведь кризис среднего возраста – это всего лишь иллюзия, как все, что связано со временем. Или, как сказал Том Стоппард: «Завтра, согласно моему опыту, будет точно такой же день».

 

Russian London Courier N 280, 13 July 2007